Последняя остановка кавалеристов перед Сталинградом

Известно, какие ожесточённые бои шли под Хулхутой. Но есть ещё в Астраханской области  малоизученные территории, где происходили боевые действия и через которые днём и ночью шли подкрепления к Сталинграду. Например, в период Сталинградской битвы действовала переправа через Волгу у села Никольское Енотаевского района. Там же происходило формирование воинских частей для защиты Сталинграда, которые добирались длительными путями и небольшими группами. Давно замечено, чем старше становится человек, тем отчётливее вспоминаются далёкие детские годы. Уникальными воспоминаниями о событиях в селе Никольское в годы Великой Отечественной войны продолжает делиться Анатолий Александрович Штаньков, известный астраханский охотовед.   Последняя остановка кавалеристов перед Сталинградом Шёл август 1942 года. Мы ещё находились в «эвакуации» - в землянках в пойме Волги, в шести километрах от села Никольское. Военные действия вокруг достигли небывало высокого напряжения. Если в суматохе светлого времени суток непрерывный жуткий гул смертоносных звуков разрывов бомб, артиллерийских снарядов и других видов оружия, казалось, ослабевал, то с наступлением ночной темноты он заметно усиливался и превращался в почти беспрерывный гул и вой взрывов. Горизонт и полнеба в стороне Сталинграда выглядели как закат солнца с беспрерывными огненными языками взрывов, до рассвета не дающих солнцу полностью скрыться за горизонт. Так выглядела Сталинградская битва с расстояния почти двухсот километров. Трудно представить невероятную стойкость защитников Сталинграда, столько времени удерживающих город от нашествия фашистов в этом огненном аду. Стали чаще летать немецкие бомбардировщики через наше село в сторону железной дороги. Мы, пацаны, научились различать немецкие и наши самолёты и по-разному вели себя во время игр вне землянок. Если слышался ноющий звук тяжело гружёных бомбардировщиков, мы, как суслики или собачки-суринами, быстро прятались в норах-землянках. А если за ними вдогонку мчатся - обычно парами - «яки» или «лавочкины», радость переполняет души ребятишек. Ведь это наши! Наши!!! Они дадут сейчас немецким бомбовозам-гадам! Село Никольское превратилось в большой перевалочный пункт, связывающий защитников Сталинграда с нашей страной путём пополнения «свежими» людскими ресурсами раненых и погибших защитников, которых эвакуировали за Волгу через переправу в ночное время. Днём фашистские «стервятники»-самолёты постоянно контролировали работу переправы. Под покровом ночной темноты моряки-каспийцы доставляли в сталинградское пекло караваны нефтянок с топливом для техники, очень и очень часто рискуя своей жизнью. Село Никольское было ежедневно заполнено раненными бойцами в ожидании ночной переправы и укрытиями от назойливых «фокке-вульфов», наводящих бомбардировщики на цели. Наши отцы – они все механизаторы -  почти сутками пропадали на работе. Умудрялись в этих условиях поддерживать работоспособность тракторов и комбайнов, добывая нужные детали и рискуя погибнуть от охотящихся на транспорт самолётов. Так погиб папин брат Иван, вёзший на «полуторке» в МТМ (машинно-тракторную мастерскую) нужную деталь, добытую около села Замьяны с разбитого трактора. Однажды приехав с работы раньше обычного, засветло, папа объявил, что скоро здесь будет опасно оставаться, так как к Сталинграду подойдут большие воинские части всех родов и немцы тоже стягивают военные силы. Это сообщила разведчица-радистка, которую задержали на высокой трубе кирпичного завода, с которой она подавала ночью ракеты, наводя бомбардировщики на нефтебазу. Когда шпионку, кстати, по национальности немку, раздели, то оказалось, что она сплошь обмотана проводами – специальной радиоантенной. Из неё и «выжали» сведения о предстоящем финале Сталинградской битвы. Наш дом в селе на улице Московская, 11 во время бомбёжки сильно перекосило и нам предстояло переехать на зимовку в родительский дом мамы в Заводине, к бабушке Марфуше. Вдове раскулаченного революцией Скрипникова Михаила Емельяновича. Заводина – это часть села Никольского, отделённая большим оврагом протяжённостью километра три и берущая своё начало северо-западнее церковного храма, где размещено сельское кладбище. Образовался этот овраг в результате размыва местности многими мелкими овражками на понижающейся к пойме Волги во время весеннего таяния снега обширной степной территории. Овраг этот разделял село на две части, отрезая в весеннее время возможность населению свободно общаться. Вешние воды отлагают наносный грунт в таком количестве, что даже взрослые люди не в состоянии преодолеть овраг, не оставив в глиняной топи обувь и одежду – сапоги и брюки. Перед выходом в пойму берега оврага имеют высоту более двадцати метров. А по верху берега отстоят друг от друга метров на сто пятьдесят. Со временем люди стали делать запруды для утихомиривания буйства водной стихии во время таяния снегов или ливневых дождей. Наносный грунт явился прекрасным удобрением для земледельцев и в самом конце оврага приезжие с Кавказа или Украины вырастили большой плодовый сад с чудесными сортами яблок, груш, слив. Нас, полуголодных ребятишек, дядя Гороцок (так звали все садовника) всегда угощал и давал для дома. На заводинской стороне оврага был глубокий колодец с чистой, почти ледяной водой. Тут же поили скот в сухое время года. У «журавля» колодца часть цепи, идущая к ведру, заменена ровным шестом, к которому намертво было закреплено ведро, чтобы не украли общественное добро. Этот шест помогает топить ведро, полностью его заполнять водой, а зимой не так зябнут руки от дерева. Заводина примыкала к бескрайним просторам с плодородной почвой, дающей хорошие урожаи хлебов, картофеля, бахчевых, а в понижениях – лощинах – хороший травостой для скота – рженцы (пырей) и богатое разнотравье. Землей пользовались совместно с калмыками мирно. Её хватало всем. Источниками воды были колодцы – худуки, которые рыли сами хлеборобы и скотоводы-калмыки в степных котлованах. Жили здесь трудяги-крестьяне, ведущие натуральное хозяйство. Сеяли зерновые хлеба, содержали молочный и мясной скот, птицу, рабочих быков для пахоты и сенокоса. Семьи были многодетными – по 6-8-12 детей, из которых 3-5 парней до ухода в армию или женитьбы жили в родительском доме, являясь «работниками» у родителей. Дома строились большие, с шатровой крышей. Дворы огромные, с лабазами для зерна, картофеля, овощей и других продуктов. Базы и складированное зерно для скота. Дом от дома строили метров на 70-100! Степной простор позволял такие вольности. На период выращивания зерновых и бахчевых культур все взрослые члены семьи жили в степи около посевов, колодцев, оберегая посевы от потравы скотом, вольно пасущимся в степи. В селе оставались лишь пожилые, хворые и женщины с детьми. Крестьянский труд в селе был почти каторжный. Но революция раскулачила всех как зажиточных, значит, кулаков «врагов». На каторге деды умерли. В 1953 году реабилитированы. Оказалось, ошибка! У этих «кулаков» было по восемь детей, из которых четыре мужского пола и четыре - женского. Своих работников - только мужиков – пятеро в доме! Жила баба Маня в огромном доме одна с младшеньким сыночком допризывником. Дня через три после объявления отца о переезде нас к бабушке Марфуше на зимовку в Заводине, он приехал среди дня на полуторке и перевёз нас и девочку Галю-Ганьзу, которую нам оставили кочевавшие через село со скотом беженцы с Украины. Мать девочки погибла от немцев, которые с самолётов расстреливали беженцев на степных дорогах Калмыкии в степи. Отец после ужина уходил в сельсовет. Видимо, решались серьёзные вопросы, так как я не знаю, когда он возвращался домой. Как-то утром он сообщил нам, чтобы привязали собаку Хасана на цепь, потому что у нас будут военные с лошадями. Это кавалерия идёт к Сталинграду на помощь воюющим там бойцам. Хасан – это овчарка кавказской породы, очень-очень злобная, очень послушная и часто её спускают с цепи погулять по всему двору. В это время мы умудрялись покататься на Хасане, как на лошадке. Он тоже любил играться с детьми. Не успело солнце как следует скрыться за горизонтом, как у ворот нашего дома появились люди и слышался не очень громкий разговор. Оказалось, отец на велосипеде разводил по намеченным вечером домам Заводины бойцов-кавалеристов, следующих в Сталинград. Нужно на время рассредоточить конницу в селе как можно скрытнее от авиаразведки немцев. Дворы крестьян-«кулаков» надёжно укрыли прибывших коней в хозяйских хлевах и конюшнях! Когда взрослые стали заводить коней во двор, Хасан поднял такой лай, что бойцам долго пришлось успокаивать лошадей. А Хасана заперли в амбаре. Нас, детей, сразу загнали в дом и я сразу не заметил, что среди шести лошадей одна кобылица с крохотным жеребёнком. Позже вечером я вдруг услышал тонюсенькое жалобное ржание жеребёнка и спокойное тихое ржание матери. Едва дождавшись утра, я выбежал во двор в надежде увидеть жеребёнка. Но все базы и хлевы были заперты, а кони лишь фыркали от непривычной обстановки. Солдаты-конники ещё лежали на постели, которую соорудили на полу в зале. Мне не терпелось и увидеть жеребёнка, и узнать, как же он пойдёт туда, где бомбят и стреляют. Мама ругала меня за то, что я не даю отдыхать людям. Ведь они с дальней дороги. Да и предстоит им ещё тяжелее судьба. Но один боец поманил меня к себе и предложил познакомиться: - Я Фаяз, а ты? - Толя, - ответил я и тут же попросил показать жеребёнка. Фаяз сказал моей маме, что у него такой же сорванец дома остался, и стал одеваться, чтобы удовлетворить мою просьбу. Жеребёнок был возрастом не более двух недель. Просто ребёнок. Красивенький. С белой звёздочкой на лбу и волнистым хвостиком. Так хотелось посидеть на лошади! Но очень боязно! И погладить жеребёнка по голове, особенно большие умные глаза. Когда я сказал Фаязу, что жеребёнку будет очень тяжело добираться до Сталинграда, он же так далеко, а жеребёнок ещё маленький, Фаяз ответил мне, что жеребёнка оставят в нашем селе. А на обратном пути домой он его обязательно заберёт. После такого сообщения у меня в голове всё перемешалось и огромная злость на немцев, из-за которых жеребёнку придётся расставаться с матерью, так любящей сына. С кем же останется жеребёнок пока не будет мамы? Этот вопрос очень беспокоил мою детскую наивную душу. Успокаивало лишь заверение Фаяза, что он обязательно заберёт жеребёнка для лошади-мамы. В течение трёх суток проживали в нашем доме первые конники в ожидании подхода всех бойцов. По селу на лошадях не ездили. Старались скрытно держать в укрытиях коней, а сами большую часть дня находились в помещении. Я, как собачонка, следовал за Фаязом, когда он выходил во двор, прося его показать жеребёнка. Однажды вечером отец сказал маме, что утром кавалеристы уходят на Сталинград и просил её сготовить бойцам на дорогу что-нибудь съедобное и хорошенько покормить в ужин. Все жившие у нас бойцы были очень добрые ребята. Рассказывали о своих семьях и жизни в Башкирии. Особенно мы подружились с Фаязом, у которого был, как я, сынишка. Увидев приближающихся людей, испуганно заржал тонюсеньким голосом и спрятал свою голову под шею матери от «опасных» людей. Мама-лошадь, поглаживая спину своему сынку-трусишке, тихим басовитым утробным голосом  что-то успокаивающее «говорила» ему. Как мне хотелось сесть верхом на это, словно игрушечное, кажущееся очень длинноногим, создание природы! Но Фаяз заявил, что мать-лошадь обязательно заступится за сына и может быть большая беда. Так хотелось посидеть верхом на лошади! Но боязно. И погладить жеребёнка по голове. У него была такая красивая голова! Особенно такие умные бездонные глаза. Тяга к животным, жалость  всякого обиженного зверька стала усиливаться с годами и на всю жизнь. Вечером третьего дня проживания бойцы, сев ужинать,  пригласили меня «составить им компанию». Мама не разрешала мне лезть к взрослым, но на этот раз разрешила. Фаяз, конечно, посадил меня около себя, налил в свою кружку молочного калмыцкого чая, который бабушка умело мастерски готовить и который бойцы всегда просили добавки, и с каким-то умилением на лицах наблюдали за нами. По-видимому, каждому из них вспомнилось что-то своё, домашнее… У пятерых бойцов чай был налит в алюминиевые кружки. А у Фаяза почему-то в эмалированную, коричневую с каким-то рисунком леса, речки и горы. Фаяз заметил, что меня заинтересовала его кружка и спросил: «Красивая? Нравится? Это сын дал на эту поездку в Сталинград. Наказал возвратить, когда вернусь с войны. Ты, Толя, возьми кружку и сохрани её. А когда я приеду за жеребёнком, то заберу и кружку для сына. На войне ведь её можно утерять. А ты сохрани и помни, что её надо возвратить моему сыну». Настроение у всех стало веселее. Словно повидались со своими. Спать в этот вечер ложиться рано никто не хотел. Говорили о жизни, о войне, её конце. Проснулся от тревожного громкого ржания лошади под окнами нашего дома со стороны улицы. Я подбежал к окну и увидел Фаяза верхом на кобыле, матери нашего жеребёнка, которого почему-то не было видно. Да и Фаяз был во всём боевом снаряжении. Я выбежал во двор и увидел, что около нашего дома стояло конников тридцать. Это бойцы собираются к построению в походную колонну около ветряной мельницы у дороги на Чёрный Яр и Сталинград. Нас, мальчиков, туда близко не подпускали. Жившие у нас кавалеристы махали нам руками, не слезая с коней. Только Фаяз неожиданно подъехал ко мне, ловко схватил меня за шиворот рубашки и  усадил в седло рядом с собой. У меня захватило дух! На виду у всех я верхом на боевом коне! Проехав метров пятьдесят в сторону собравшихся провожать сельчан, так же ловко поставил меня около моей матери. Потрепав меня по голове, он быстро поскакал в строй. Стали раздаваться громкие команды и конница, ровняя ряды, двинулась к сталинградскому аду. У всех на душе стало тревожно за уехавших таких хороших ребят. На другой день я навестил колхозный двор, где должны находиться четыре жеребёнка, в числе которых наша «Звёздочка». Так мы с Фаязом назвали жеребёнка за белое пятнышко на лбу между глаз. Но на базу во дворе, где до этого были жеребята, их не оказалось. Люди, которых мы спрашивали, отвечали: «Не знаем! Вроде на ферме пришибинской. Там колхозные лошади». До слёз было обидно, что всё сразу стало рушиться… Кружка стояла в посудном шкафу в ожидании обещанного возвращения Фаяза до 1953 года, когда  я взял её себе в Москву, в институт. Уезжая в 1955 году в Иркутск, я оставил её у родителей дома уже в Енотаевке. Ни за кружкой, ни за «Звёздочкой» Фаяз так и не возвратился… Было сообщение, что когда конница, шедшая к Сталинграду под прикрытием высокого правого берега Волги, вышла на открытый степной простор, её обнаружили авиация и моторизованная пехота немцев. Лишённая какого-либо минимального укрытия, конница стала лёгкой мишенью для авиации и пулемётно-автоматного огня мотоциклистов. Не знаю насколько достоверны слухи, что из конников живыми никого не осталось… О Фаязе я больше ничего не слышал, хотя до сих пор помню почти отцовское отношение ко мне. А.Штаньков.